Будни в шкуре надзирателя

От редакции: Артур Фрейе, молодой французский журналист, под вымышленным именем и фамилией – «Жан-Марк Гурдон» – сдал экзамены и поступил в Национальную школу пенитенциарной администрации. В течение восьми месяцев он обучался и проходил практику в различных французских тюрьмах, потому что, как пишет Артур Фрейе, «лучшим способом попасть в это сообщество, не будучи заключенным, было стать тюремным надзирателем».

Результатом этого журналистского эксперимента стала книга «В шкуре надзирателя», получившая высокую оценку критиков в различных французских средствах массовой информации. В этой книге журналист подробно рассказывает о тяжелой службе пенитенциарных сотрудников, о буднях тюрьмы, о заключенных и их нравах…

Популярный французский журнал Rue89 опубликовал отдельные отрывки из этой книги. Полагая, что нашим читателям будет небезынтересно узнать, как же работают их коллеги во Франции, мы публикуем перевод этих отрывков. Ситуация, описываемая сразу же после этого предисловия, произошла в самом начале обучения А. Фрейе. После трехнедельных теоретических занятий он вместе со своими сокурсниками был послан на стажировку в крупнейшую западноевропейскую тюрьму Флери-Мерожи. Это было его первое посещение тюрьмы.

Шеф приветствовал нас следующим образом: «Здравствуйте, меня зовут Ришар, и я буду вашим наставником в течение ближайших двух недель». И он сразу же ввел нас в курс дела:
– Я предпочитаю предупредить вас сразу: вы увидите и испытаете много неприятного. Чем быстрее вы привыкнете, тем будет лучше. И лучше об этом знать заранее, потому что вы даже придумать не можете, что вы увидите.
Убийцы сидят вместе с мелкими воришками.

Ришар объясняет: Флери-Мерожи – необычная тюрьма, это «готовая взорваться скороварка», в которой «6 часов работы соответствуют двенадцати или даже восемнадцати часам в каком-нибудь другом учреждении». В свое время – в 60-х годах прошлого века, это была модельная тюрьма, но она очень быстро «постарела», разъедаемая камерной перенаселенностью. Бывало, что здесь содержалось более 4 000 заключенных, тогда как ее вместимость составляет менее 3 000 мест. Надзиратели, в большинстве своем, – молодые люди в возрасте до 30 лет, начинают здесь свою службу и увольняются, как только они заработают необходимый стаж. Что касается заключенных, «подавляющее большинство здесь не старше 21 года».

Затем он рассказывает о различных видах тюрем. Их три. Прежде всего, это центры заключения и центральные тюрьмы, в которых содержатся осужденные к длительным срокам лишения свободы. В этих учреждениях перенаселенности никогда не бывает. «Чтобы не рвануло». Затем, арестные дома, «как Флери». В них, «теоретически», должны содержаться только подследственные (а также осужденные, ожидающие, когда приговор вступит в законную силу) и осужденные, если назначенный им срок наказания не превышает одного года.

– Заметьте, я сказал «теоретически», – уточняет он. – На самом деле, если в центрах заключения и центральных тюрьмах нет мест, то «большесрочники» отбывают наказание здесь. Это означает, что убийцы сидят вместе с теми, кто попался за кражу курицы.
Молча мы киваем, понимая, что все это не сулит нам ничего хорошего.

«Маленький комиссариат» коррумпированных полицейских

В углу зала находится макет тюрьмы, как будто на нее смотришь с неба. Тюрьма представляет собой совершенную геометрическую фигуру в сталинском стиле. Ее пять крыльев образуют собой звезду. В крыле D-1 содержатся транссексуалы, представители мира искусств, а также осужденные из Сен-Сэн-Дени и Валь-де-Марн. Это здание также называют «маленький комиссариат», потому что в нем содержатся и коррумпированные полицейские. Здание D-2, недавно отремонтированное, в котором мне придется проходить стажировку, принимает заключенных из Эссона и Ивелина. D-3 сейчас закрыто, потому что в нем идет переоборудование. В D-4 поступают вновь прибывшие, и здесь же находится медицинская служба. Что касается самых опасных преступников, как, например, Антонио Феррара, прозванный «потрошитель сейфов», то они собраны в D-5.

Пятеро сотрудников, ответственных за наше обучение, ведут нас в тюрьму. Направление – комнаты свиданий. Стеклянные коробки комнатушек расположились одна возле другой. Откидной столик и два стула. Никакого разделительного стекла. Нам объясняют, что Робер Бадинтер1 приказал убрать «переговорные устройства» в 1980 годах. Теперь разделительные стекла с переговорными устройствами используются только в двух случаях: либо если заключенный наказан, либо по требованию судьи.

– Мы разрешаем им поцеловать своих жен, – рассказывает охранник, – но не более того. В противном случае их призывают к порядку, стуча в окно. Некоторые вообще ничего не стесняются, дай им волю, они бы делали всякие гадости, не смотря на то, что в соседней кабинке находится шестилетняя девочка!

Секс запрещен, но презервативы разрешены

Другой сотрудник рассказывает нам, что иногда заключенные под видом жен приглашают на свидания проституток. Один из нас, стажеров, удивляется: как им удается не попасться?

– Необходимо их взять с поличным, а это сложно. Когда надзиратель проходит мимо, они просто обнимаются, ласкают друг друга, но как только он исчезает, они начинают… Ну и проститутки умеют это делать, это же их работа!
Таким образом, заключенные не имеют права на секс. Ладно еще, если у тебя всего несколько месяцев заключения, а как быть тем, у кого двадцать лет срока?

«Если заключенный принуждает кого-либо или совершает непристойные действия, которые могут оскорбить общественную мораль, то такие действия представляют собой дисциплинарное правонарушение 2-й степени». За такое нарушение заключенный может быть направлен в карцер на несколько суток. Несмотря на это, распространение в тюрьме презервативов не возбраняется… Мы всего час внутри тюрьмы, а голова уже полна парадоксов.
Затем мы идем осматривать камеру. У меня ощущение, что я тайком вломился в комнату незнакомого человека. К этому надо привыкнуть.

«Когда они устраивают поджог, это вовсе не означает, что они хотят покончить с собой! Мы приходим в дисциплинарное отделение, в «тюремный карцер». Это тюрьма в тюрьме, где находятся наказанные заключенные. Полтора месяца полной изоляции, никаких контактов с другими лицами; 22 часа – в камере, 2 часа – на прогулке. Участие в любых мероприятиях, а также работа запрещены. Телевизора нет, но можно читать и писать. Сомнительная компенсация, если учесть, что четверть тюремного населения не умеет ни читать, ни писать. Правда, с недавних пор заключенным, содержащимся в карцере, разрешено иметь свидания и видеться со священником.

Дисциплинарное отделение находится в здании D-2, которое недавно полностью отремонтировали, и оно вновь начало выполнять свои функции в январе 2011 года. Несмотря на недавний ремонт, 18 из 78 камер уже выведены из эксплуатации.

– Это из-за того, что их поджигали заключенные, – поясняет нам наш наставник. – Всегда говорят, что в тюрьмах все поломано, ничего не работает. СМИ это обожают. Забывают только сказать, что все это сделали заключенные! Я чувствую, что мне еще не раз придется услышать критику в адрес СМИ. Один из коллег нашего наставника продолжает:

– Часто, когда они что-то поджигают, это вовсе не означает, что они хотят покончить с собой. Чаще всего они хотят этим досадить нам. Например, когда отказываешься их вывести из камеры, они говорят так: «Ты не хочешь меня вывести? Отлично, ты обязан будешь это сделать!».
Старший по этажу надзиратель открывает нам дверь одной из камер, предупреждая:
– Внимание! Не прислоняйтесь к стенам!
Я оборачиваюсь. Сверху до низу все стены вымазаны уже высохшими экскрементами. Пятна свернувшейся крови видны на потолке, прямо над туалетом…

«Встретить банкой мочи»

Ришар, главный наставник, заставляет нас посетить еще одну камеру, которая была подожжена. Стены в саже. Туалет также весь черный от копоти. Сложив руки и оглядывая стены, он объясняет нам, что многие заключенные теряют над собой психологический контроль, когда они попадают в карцер.

– Мне прямо в лицо, когда я открывал дверь, даже бросали банками с мочой и шариками из сухого дерьма. Другие раздеваются догола и полностью вымазываются дерьмом. Бывает, что теряют дар речи.
Молодая практикантка, стоящая рядом со мной, кривится от отвращения.

Еще один охранник рассказывает историю об одной заключенной женщине, которая ела свой матрас.
– Нам пришлось его у нее отнять. Сразу же после этого социальные работники упрекнули нас в «посягательстве на человеческое достоинство». Как быть: отнять или пусть она умрет от этого? Что бы вы сделали на моем месте? Я оставил ей матрас. Меня тут же обвинили в неспособности помочь человеку, находящемуся в опасности. Я отнял матрас. Меня опять обвинили в посягательстве на человеческое достоинство! Что ни сделай, всегда останешься в дураках.

Теннисная ракетка, превращающаяся в выкидной нож

Наше утреннее посещение тюрьмы заканчивается быстрым осмотром обыскового помещения. Процедура официально именуется «личный досмотр», но надзиратели обычно называют это действие «досмотр задницы». За проведением личного досмотра следят очень строго и во время него никакой физический контакт не допустим.

Упитанный надзиратель, лет так около пятидесяти, рассказывает нам о своей работе, причем, очень поэтично: «Здесь все очень просто. Приходится разглядывать километры пенисов. А когда появляются транссексуалы, то их осматривать я доверяю новенькому сотруднику, – хохочет он, указывая на сидящего напротив него на стуле практиканта.

Время обеда. Мы идем мимо какого-то старого здания. Из трещин в асфальте растут сорняки, здесь же валяются ржавые консервные банки и грязные ватные палочки для чистки ушей. Стены здания выкрашены в непонятный цвет, что-то вроде серо-коричневой пыли. Когда мы приближаемся к окнам, на нас неожиданно обрушивается целый град ругательств: «Сволочи! Пидары! Новички, мы вас сделаем!»…

После обеда мы возвращаемся в актовый зал, где наши наставники показывают нам различные вещи, изъятые во время обысков: ботинок, в каблуке которого сделано отверстие для переноски мобильного телефона («нам удалось его обнаружить, потому что охранники заметили, что заключенный выходит из комнаты свиданий в новой обуви»); шариковая ручка, стержень в которой был заменен на очень тонкие ножовки по металлу («их нашли только потому, что один заключенный угрожал другому отомстить при помощи этой штуки»); ракетка от настольного тенниса, превращенная в выкидной нож; еще один выкидной нож, сделанный из металлической пряжки для ремня.

«Вы здесь не для того, чтобы судить их во второй раз!»

После того, как мы осмотрели все эти запрещенные предметы, один из надзирателей призывает нас к тишине, обводит взглядом помещение и выдает нам еще одно предупреждение:
– Чтобы корректно исполнять эту профессию, я не советую вам знать детали того, за что были осуждены эти заключенные. Теоретически мы не имеем доступа к их личным делам, но всегда найдется способ узнать, что там написано. Это может привести к тому, что вы будете необъективны. Достаточно знать, что тот или иной заключенный сидит за убийство; не старайтесь узнать детали, потому что, если вы их будете знать, вы, как я уже сказал, станете на них на всех смотреть очень необъективно. А ведь здесь многие сидят просто потому, что они не платили алименты. Но как вы сможете относиться к заключенному с тем же уважением, если вы будете знать, что он педофил и изнасиловал свою трехлетнюю дочь?

– Вы здесь не для того, чтобы судить их во второй раз. В противном случае, вам надо было участвовать в конкурсе на замещение должностей в прокуратуре или в суде или стать депутатом, чтобы изменить закон.

«Даже лучшему из них грош цена»

Несколько минут мы молчим, взволнованные и сконфуженные. Я не ожидал, что надзиратель может сказать нечто подобное. Его гуманистическая речь звучит в наших головах еще несколько мгновений. Но наставник удивил нас еще раз заключительной фразой:
– Однако не забывайте, что даже лучшему из них грош цена!
Время около пяти часов вечера. Мой первый день в качестве «почти надзирателя» подходит к концу. Все послеобеденное время мы просидели на жестких стульях, и ноги немного затекли. Другие стажеры все время посматривают на часы. Прежде чем нас отпустить, один из наставников говорит:
– Как-то раз один заключенный мне сказал: «Знаете, надзиратель, я выйду отсюда раньше, чем вы! А вам здесь еще сидеть тридцать лет!».

Перевод: Юрий АЛЕКСАНДРОВ
На фото: Артур Фрейе, он же «Жан-Марк Гурдон»; обложка книги «В шкуре надзирателя».
1. Робер Бадинтер – известный французский правозащитник, экс-министр юстиции Франции.

14.03.2011

Электронная приемная Объединенной редакции ФСИН на портале "ЗАКОНИЯ"